Хроника войны в Абхазии

Автор: Габриэл Чубинидзе

Статья была первоначально опубликована на сайте «Центра социальной справедливости». Название, текст и терминология используются без изменений. Все права принадлежат «Центру социальной справедливости». Дата публикации: 27 сентября 2024 года.

«Отвечаю на ваш скрытый выстрел из пулемета, из газеты «Литературная Грузия», ваш пулеметный залп 26 мая 1989 года меня немного потряс.

Я называю вашу газету пулеметом, потому что она дальнобойная, и действует в масштабах всей нашей республики, а я стреляю в вас из малокалиберной (областной газеты «Бзыбь»), но, учтите, стреляет она сильно и попадает прямо в глаз, а не в бровь.

Дорогой коллега Гурам Панджикидзе! Прозрачность прозрачностью, но мы должны писать правду!»

Автор этого заявления – член Союза писателей и Союза журналистов Абхазии Анатолий Возба. Данным текстом он отвечает на статью грузинского писателя и публициста Гурама Панджикидзе, который отреагировал на письмо лидера сепаратистского движения Южной Осетии Алана Чочиева, поддержавшего своих абхазских коллег. В обширной статье Чочиев вышел за рамки вопроса Южной Осетии и коснулся темы Абхазии, в частности, раскритиковал статью Анатолия Возбы, опубликованную ранее в газете «Бзыбь». Можно сказать, цитируемое выше письмо Возбы — это ответ на ответ.

Газета «Литературная Грузия» была официальным печатным органом Союза писателей Грузии. Помимо обсуждения и печати художественных произведений, в ней также публиковались исторические и политические письма, тематически часто переплетавшиеся между собой. «Литературная Грузия» вносила немалый вклад в продвижение национальной тематики и актуализацию связанных с ней вопросов в обществе.

Носившая ранее аполитичный характер и занимавшаяся пропагандой искусства, на исходе 1980-х годов газета оказалась в авангарде грузинского национального, или если угодно, националистического дискурса. В 1990 году тираж издания вырос в четыре раза по сравнению с 1988 годом. Газету выписывала каждая шестая-седьмая семья Республики Грузия (при этом каждая пятая была этнический грузинской). В 1989-1990 годах число подписчиков удвоилось на тех территориях республики, где наблюдалась межэтническая напряженность – таких, как Абхазия, Шида Картли и Квемо Картли. В регионах же, населенных не грузинами, напротив, подписчиков практически не было – например, в населенных пунктах Гудаута, Джава, регионе Джавахети.

Роль, аналогичную роли «Литературной Грузии», в абхазском обществе играла гудаутская районная газета «Бзыбь», издававшаяся на русском и абхазском языках. В отличие от «Литературной Грузии» (или любой другой многотиражной грузинской газеты) тираж «Бзыбь» был значительно ниже, хотя его было вполне достаточно для удовлетворения (или создания) спроса проживающего в Абхазии абхазского населения.

Роль газет (и, вероятно, телерадиовещателей) в грузино-абхазском конфликте становится особенно важной после трагедии 9 апреля 1989 года. В те дни ежедневно в газетах (как грузинских, так и абхазских) одна за другой выходили статьи, полные взаимных обвинений.

Все началось с Лыхненского обращения. 18 марта 1989 года десятки тысяч абхазов, собравшихся в селе Лыхны Гудаутского района, направили в Москву письмо. Основываясь на исторических обвинениях в адрес грузин, они представляли грузино-абхазские отношения как отношения агрессора и жертвы и, основываясь на этой логике, требовали повысить политический статус Абхазии до союзной республики (что обеими сторонами воспринималось как отделение Абхазии от Грузии). В письме читаем: «Просим Верховный Совет КПСС и Совет Министров СССР восстановить статус Абхазии в том виде, в котором она была представлена в 1921 году, в эпоху В. Ленина».

Реакция со стороны грузин не заставила себя ждать – вскоре в Абхазии начались протесты проживающих в автономной республике грузин. А 4 апреля акции в знак солидарности им начались и в Тбилиси – их организатором было «Общество Ильи Чавчавадзе». Демонстранты требовали наказать тех, кто подписал Лыхненское обращение, а также говорили о притеснениях грузин в Абхазии и дискриминационной кадровой политике центра в отношении грузин. В те апрельские дни на митингах были использованы лозунгиразногосодержания: «Прекратить террор против грузин в Грузии!», «Остановить русификацию Абхазии», «Прекратить фальсификацию истории». Звучали и антиабхазские призывы – абхазы назывались «гостями», которым не следовало иметь каких-либо претензий на территориальные или иные привилегии. Через несколько дней основное требование демонстрантов изменилось, и на первый план вышел вопрос восстановления независимости Грузии.

9 апреля 1989 года Москва подавила демонстрацию, пролив кровь, и восстановила контроль над Тбилиси. Однако победа оказалась недолгой. Москва полностью потеряла легитимность в глазах грузинской общественности – дело дошло до того, что даже Коммунистическая партия Грузии на уровне риторики стала отдаляться от центра. Со временем ситуация в Тбилиси успокоилась, бразды правления перешли к национальному движению. В средствах массовой информации заметно ослабла цензура, вследствие чего грузино-абхазские дискуссии в публичном пространстве приобрели совершенно иной масштаб.

Как уже отмечалось, после 9 апреля ситуация в Тбилиси так или иначе поутихла, однако в Абхазии она продолжала оставаться напряженной. Грузинское население в разных регионах (Очамчира, Сухуми, Гагра) периодически устраивало акции и требовало наказать тех, кто подписал Лыхненское обращение. К этим акциям добавился контекст произошедшей в Тбилиси трагедии. В частности, указывалось, что апрельские события начались из-за абхазов. Ситуацию еще более усугубила позиция самих абхазов, которую они приняли после событий 9 апреля. Вторя пропаганде Москвы, они обвиняли в апрельской трагедии демонстрантов, которые, по их мнению, были одурачены радикалами, а причиной смерти жертв разгона митинга называли давку.

После трагедии в Тбилиси 9 апреля 1989 года центром протеста в Сухуми стал Абхазский университет. Студенты грузинского сектора объявили забастовку – они требовали от преподавателей, подписавших Лыхненское обращение, отозвать свои подписи. Особенно это касалось ректора университета Алеко Гварамиа. Как показали последующие события, создание Абхазского университета и его существование во многом способствовали углублению грузино-абхазского конфликта.

Фактически это учебное заведение в течение почти целого десятилетия служило пространством сначала молчаливого, а затем открытого противостояния. Настоящая статья создана путем контент-анализа – в частности, были обработаны грузинские, российские и абхазские периодические издания, изучена архивная документация, хранящаяся в Центральном архиве Грузии, проанализирована существующая научная и ненаучная литература, в том числе интернет-источники, а также записаны устные рассказы.

Абхазия на исходе 1970-х годов

Грузино-абхазский конфликт насчитывает почти столетие, однако, несмотря на это, изначально он не носил этнического характера. Конфликт возник на социально-политической почве, и лишь со времени приобрел этническое измерение, что полностью видоизменило его. Несмотря на то, что Советский Союз позиционировал себя как государство-проводник социально-классовой идеологии, на практике «национальная» линия была гораздо более сильной и всеобъемлющей, чем классовая. Советская национальная политика определяла не только территории и республики, но и классы.

Народы, населяющие империю, были поделены на развитые и слаборазвитые – с соответствующим доступом к экономическим и политическим привилегиям. В результате советской национальной политики абхазы считались титульной нацией на территории Абхазии, поэтому они искусственно выдвигались на партийные и другие бюрократические должности. Позже, когда конфликт принял открытую форму, в правительстве Автономной Республики Абхазия возникла довольно странная ситуация. Фактически на высоких правительственных постах (впрочем, как и на более низких, бюрократических) возникли два национальных «клана», которые имели два разных видения государственного устройства, и соответственно, разные цели и пути их достижения.

Несмотря на такое положение дел, по уровню экономического и социального развития абхазы отставали от проживающих в Абхазии грузин. Одной из причин этого был доступ к получению высшего образования.

К 1979 году в Абхазии было всего три научно-образовательных института: Абхазский институт гуманитарных исследований имени Дмитрия Гулиа, Сухумский педагогический институт имени Максима Горького и Институт субтропического хозяйства Грузии. Первый вуз был научно-исследовательским институтом и не имел учебного отделения. Педагогический институт хотя и был учебным заведением, но имел довольно ограниченные возможности. Институт субтропического хозяйства обучал дисциплинам технического направления, и почему-то в нем учились в основном грузины (хотя в вузе был и русский сектор).

По данным 1979 года, лишь 1,4% абхазов владели грузинским языком, при том, что большая часть гуманитарных программ в республике преподавалась на грузинском языке. В 1960-е годы около трети абхазских студентов получали образование за пределами республики. В случае с грузинскими студентами этот показатель составлял лишь 8%. С 1960-х годов число абхазских студентов, обучающихся в тех или иных университетах, стало расти и росло вплоть до конца 60-х. В 1967-68 годах оно достигло пика (составив 2 500 студентов), однако в 1970-е годы начало снижаться. Еще меньше абхазских студентов училось на втором университетском уровне (который соответствует нынешней магистратуре) – около 34%.

В 1979 году в Абхазии насчитывалось только 259 ученых и исследователей. Доступ к образованию частично отразился на классовой структуре абхазского общества – в масштабах Советского Союза абхазы занимали одно из ведущих мест в сельском хозяйстве.

В 1977-78 годах наряду с созданием и принятием новой конституции Автономной Республики Абхазия часть абхазской интеллигенции и партийных работников 17 декабря 1977 года направила в Москву письмо. На двенадцати страницах были изложены исторические обвинения в адрес Грузии. Эти обвинения касались таких вопросов, как: насильственное свержение Советов Абхазии Грузинской демократической республикой в 1918 году; понижение территориального статуса; «бериавщина» – то есть насильственное проведение прогрузинской кадровой политики в Абхазии; закрытие абхазских школ; понижение статуса абхазского языка и его перевод на грузинский алфавит; грузинская демографическая «экспансия»; представление грузинской историографией Абхазии как части политического и социального пространства Грузии. Помимо исторических обвинений, внимание было уделено и социальному аспекту – немало места в письме было отведено вопросу притеснений абхазов со стороны грузин. На основании этих аргументов авторы и подписавшиеся требовали от Москвы открыть абхазские телерадиовещание, типографию и университет, а главное — присоединить Абхазию к России.

Коммунистическая партия Грузии прибегла к радикальным мерам –некоторых из числа подписавших письмо сняли с должностей, пару человек даже исключили из партии. В мае 1978 года в связи с продолжающимся кризисом в Абхазии в Сухуми прибыл секретарь ЦК КПСС по вопросам кадровой и организационной работы Иван Капитанов. Он разделил опасения абхазов, удовлетворил ряд их требований (в том числе, касающихся университета), восстановил на должностях тех подписавшихся, кто ранее был уволен, однако категорически отказался менять статус Абхазии. В результате принятых решений напряженность в Сухуми и других городах не ослабла – напротив, она продолжалась еще почти год. Абхазы массово и незаконно меняли грузинские топонимы, оскорбляли памятники выдающихся общественных деятелей грузинской национальности, порой доходило до физических столкновений.

Грузинское общество, будь то интеллигенция или диссиденты, восприняло уступки Коммунистической партии Грузии как поражение. Тем более, что партия избегала обсуждения проблемы Абхазии как на открытых, так и на закрытых заседаниях. По совокупности этих причин в различных социальных и интеллектуальных группах укрепилось мнение, что Москва поддерживает и поощряет абхазов, а Тбилиси не в состоянии защитить грузинские интересы в Абхазии.

Демографические проблемы были актуальны не только для абхазов, но и для грузин, особенно в диссидентских кругах. Им было непонятно, почему этническое меньшинство (абхазы) занимало в Абхазии непропорционально больше позиций по сравнению с этническим большинством (грузинами) и почему центральное правительство удовлетворяло их «нелегитимные» требования. В повестку дня входили также вопросы русификации и доминирования русского языка в Абхазии. Особенную актуальность эти темы приобрели в 1980-90-е годы, став предметом разногласий и полемики. Среди интеллигенции все более популярной становилась грузинская идея этнотерриториализма и историческое видение, согласно которому Абхазия считалась исключительно грузинской землей, а абхазы рассматривались как пришлый народ, как гости.

На фоне подобной политической напряженности в 1979 году и был основан Абхазский университет на базе Сухумского пединститута. Создание университета вызвало острую полемику еще до его открытия. Шли споры о том, как следует его назвать – абхазы требовали присвоить вузу название «абхазский». В качестве аргумента они ссылались на практику, установившуюся на Северном Кавказе, по которой в наименованиях повсеместно использовались топонимы автономных республик. Грузины же требовали внести в название слово «Сухуми», считая, что, используя слово «Абхазия» в названии учреждения, абхазы стремятся дистанцироваться от Грузии.

Абхазский университет был разделен на три языковых сектора – русский (40%), грузинский (30%) и абхазский (30%). Грузинский и абхазский секторы приобрели этническое измерение (так как другие местные этносы не владели этими двумя языками). При этом все абитуриенты могли поступить на русский сектор – ведь большая часть населения Абхазии говорила на русском языке. Кроме того, при поддержке Тбилиси российские вузы принимали абхазских студентов без экзаменов, а Тбилисский государственный университет выделил для жителей Абхазии квоту в 500 мест (неизвестно, насколько эта квота подразумевала только этнических абхазов).

Абхазский университет был рассчитан на жителей не только Абхазии, но и Западной Грузии. Более того, туда переводили тех, кто не смог поступить в Тбилиси – не только из-за относительно невысокой конкуренции, но и потому, что туда было легко «устроиться» за деньги. Было общеизвестно, что в Абхазском университете процветала коррупция – особенно большой доход приносили русский и грузинский секторы. Например, поступление на юридический факультет «стоило» от 10 до 15 тысяч рублей. Стоит также отметить, что занятия для всех трех групп проходили в одном здании, зачастую даже преподавательский состав был один и тот же – в том числе, и в абхазском секторе, где по правилам преподавание должно было вестись на абхазском языке, однако на практике оно велось на русском.

Можно сказать, что в 1980-е годы доступ абхазов и жителей Абхазии к высшему образованию сильно вырос по сравнению с предыдущими десятилетиями.

Молчание и неопределенность

1989 год выдался для Грузии сложным. С одной стороны, трагедия 9 апреля полностью изменила общество и государство, с другой – год был полон межэтнической напряженности и человеческих трагедий. 19 апреля в селе Цаблана высокогорной Аджарии сошел оползень, который унес жизни 23 человек. В это же время за пределами Грузии в активную фазу вступил карабахский конфликт, что моментально отразилось на регионе Квемо Картли, где критически возросли риски возможного противостояния между проживающими там армянами и азербайджанцами. В Южной Осетии набирало силу сепаратистское движение «Адамон Ныхас», а в Абхазии грузино-абхазский конфликт переходил в совершенно новую фазу.

Чем больше времени проходило с апрельских событий, тем сильнее становилось грузинское национальное движение, которое своими националистическими взглядами, лозунгами и заявлениями еще больше обостряло ситуацию. Коммунистическая партия Грузии не понимала, как урегулировать ситуацию в Абхазии. Ее единственной стратегией было замалчивание проблемы. С другой стороны, в проправительственной прессе впервые публично стали критиковать непонятное молчание властей:

«Кого мы пытаемся обмануть? Это началось 2 апреля. Десять дней так прошли, как будто ничего не случилось – никакой реакции. Полное игнорирование акций студентов привело к тому, что к ним присоединились профессора и преподаватели, после чего диалог, правда, начался, но он носил недобросовестную, а порой и унизительную форму», – пишет заведующий кафедрой географии Абхазского университета профессор Шота Лашхиа.

Аналогичное мнение было высказано 14 апреля 1989 года на совещании в абхазском райкоме: «К сожалению, партийные организации в нашей стране уже не в состоянии справиться с динамикой общественных процессов. Как следствие – можно прямо сказать – они потеряли контроль над ситуацией и столкнулись не то что с совершенно неуправляемым, а с труднопрогнозируемым положением. Это стало фактором, который привел к трагедии в Тбилиси».

Студенческий протест, который начался 3 апреля возле сухумского кафедрального собора и к которому позже присоединились преподаватели вуза и школьники, не прекращался. Акции становились все более масштабными – требование же было крайне простым: чтобы ректор Гварамиа отозвал свою подпись. Государство, тем временем, хранило молчание по этому вопросу, как и по другим фактам и событиям, касающихся этнической напряженности в Абхазии. К примеру, замалчивался факт, произошедший 1 апреля в поселке Леселидзе, когда нападению подвергся автобус, полный грузин, возвращавшихся с митинга. В прессе говорилось о 14 пострадавших, однако документально подтверждено, что пострадал 21 человек, из которых семеро получили огнестрельные ранения. К тому же, нападению подверглись два разных автобуса и не единожды, а дважды. Несмотря на попытку скрыть данный факт, информация о нем распространилась по всей Грузии, и уже на следующий день в Сухуми было анонсировано проведение масштабного митинга.

Несмотря на то, что партийные органы активно обсуждали происходящие в университете процессы – более того, официальные лица даже встречались с бастующими, – население не получало публичной исчерпывающей информации. Местная пресса работала под строгим контролем властей, к тому же в результате оперативных действий устанавливались личности всех активных студентов и академического персонала.

Никто не говорил о причинах и мотивах забастовки, не говоря уже об освещении самого процесса и текущих событий. 25 апреля к забастовке присоединились студенты Грузинского института субтропического хозяйства. Если верить правительственной прессе, они требовали наказать виновных в событиях 1 апреля. Командированные из Тбилиси лица (в том числе министр образования Гурам Энукидзе) призывали студентов прекратить забастовку и вернуться в аудитории, однако их никто не слышал. В свою очередь, и абхазы не шли на компромисс – ситуация зашла в тупик.

В городе, как и по всей республике, распространялись тысячи слухов и провокаций. Среди них самый большой резонанс вызвали распространившиеся в Сухуми прокламации на русском языке с открыто шовинистическим содержанием – настолько серьезным, что все действующие в Абхазии формальные и неформальные группы осудили и отмежевались от него.

В первой половине мая протест еще больше масштабировался. Бастующие переместились к зданию театра имени Константина Гамсахурдиа. Солидарность им выразили и сотрудники театра. К протестному движению подключилась также неформальная организация «Общество Ильи Чавчавадзе», был создан организационный штаб. В такой форме забастовщики выражали протест, который со временем распространился на все грузинское население Абхазии. Несколько дней бастовали табачная фабрика в Сухуми, завод «Сухумприбор», кондитерская фабрика и другие предприятия. Положение становилось критическим – с одной стороны, в республике был нарушен повседневный уклад жизни, с другой – протест демонстрантов принял явно национальный характер. Это еще больше осложнило ситуацию для Тбилиси и обострило и без того напряженную политическую атмосферу. Как итог – учебный год оказался на грани срыва.

14 мая 1989 года штаб отправил из Сухуми в Тбилиси около 40 демонстрантов на встречу с новым секретарем ЦК Республики Грузия Гиви Гумбаридзе. Переговоры длились несколько часов, по итогам которых Гумбаридзе удовлетворил требования бастующих – указом № 343 от 14 мая грузинский сектор был отделен от Абхазского университета и преобразован в филиал Тбилисского государственного университета.

Абхазы настоятельно выступали против разделения университета, объясняя свою позицию логикой «советского интернационализма», хотя ли это едва ли отражало реальность. С другой стороны, как вспоминает в своей автобиографической книге Зураб Папаскири, идея разделения имела немало противников – среди них был Акакий Бакрадзе, который, по словам Папаскири, призывал студентов продолжать борьбу за Абхазский университет внутри вуза.

Начавшееся 2 апреля 1989 года протестное движение в Абхазии завершилось 14 мая разделением Абхазского университета. Анализ тех событий показывает, что власти не понимали, как урегулировать конфликт, возникший на национальной почве. Их реакция не соответствовала угрозам, которые несла забастовка.

Умалчивание событий в печатных СМИ усугубило ситуацию и создало атмосферу неопределенности, которая способствовала распространению различных слухов и, что самое главное, отдаляло государство от общества.

Грузинские демонстранты не отступали. Их цель была проста – наказать тех, кто подписал грузинофобское письмо. В свою очередь не шла на компромисс и абхазская сторона. И хотя в результате Абхазский университет был разделен (впоследствии также были разделены театр, футбольный клуб и другие организации и союзы), это решение не помогло деэскалации ситуации – напротив, оно обострило ее и в конце концов привело к кровавому противостоянию в июле 1989 года.

Изменения в центре империи и на ее периферии

1989 год… В Советском Союзе идет третий год перестройки. За столь короткий период времени для Москвы все пошло не по плану: падала экономика, рос дефицит продуктов, обострялись этноконфликты, рушилась бюрократическая система, СССР терял геополитическое влияние. Кроме того, конфликт назревал и в самой Москве, где уже появились два политических центра – радикальные коммунисты, которые предчувствовали ослабление империи и не желали мириться с ним, и Михаил Горбачев со своей командой и идеей преобразования страны.

Горбачев приступил к реформированию высших представительных и исполнительных органов власти. Его целью было уменьшить однопартийное политическое влияние Коммунистической партии. С одной стороны, это должно было сделать страну более демократичной, а с другой, расправиться с политическими оппонентами и избавиться от так называемых радикалов, представителей элиты Коммунистической партии, которая не желала признавать факт ослабления Советского Союза и все более явно выражала недовольство правлением Михаила Горбачева.

Была основана громоздкая двухуровневая структура, состоящая из Конгресса народных депутатов — своего рода постоянного конституционного конвента (собрания), и меньшего по размеру «рабочего парламента» — Верховного совета, который избирался из членов Конгресса. Важно, что кандидат на пост премьер-министра, выдвинутый председателем Конгресса (Горбачевым), должен был быть утвержден голосованием, после которого новый глава кабинета министров представлял депутатам кандидатуры на другие правительственные должности. В рамках процесса утверждения также вынуждены были явиться и ответить на вопросы главы Министерства обороны и КГБ Язов и Крючков.

В новый орган должны были войти 2 225 депутатов, избранных от территориальных, национально-территориальных и общественных организаций. 11–24 марта 1989 года во всем Советском Союзе прошли выборы, по итогам которых был сформирован новый парламент. От Грузии наряду с другими кандидатами был избран Владислав Ардзинба из Гудаутского района – ранее он был председателем Совета по межэтническому и интернациональному воспитанию Абхазской АССР. Первое заседание Съезда народных депутатов было назначено на 25 мая.

Съезд народных депутатов переставал быть формальным органом – он становился настоящим парламентом, в котором депутаты могли говорить о проблемах в территориальных образованиях, которые они представляли. Фактически впервые в Советском Союзе выступающие могли обратиться напрямую к 286-миллионной аудитории.

Происходящие в центре политические изменения и появившееся в результате них поле для действий вселяли в абхазов надежду на пересмотр политического статуса автономной республики, тем более на фоне того, что Ардзинба назначался (и в итоге был назначен) членом Совета национальностей Верховного совета СССР.

Новость о разделении Абхазского университета освещалась в газетах довольно вяло. Особенно безмолвствовала грузинская пресса, точнее, пресса, управляемая правительством, на глазах которого набирал силу этноконфликт, находящийся вне контроля властей.

15 мая абхазы устроили в Сухуми митинг. Как сообщает газета «Бзыбь», участники акции держали в руках фотографии Ленина и Горбачева и требовали «следовать национальной политике Ленина – принципам дружбы народов и равенства». Свою аргументацию они строили на «ленинских» принципах и идее «перестройки». Выступая против разделения университета, митингующие ссылались на его экономическую нерентабельность, что, по их мнению, противоречило политике «хозрасчета». Можно сказать, на уровне риторики абхазы выступали сторонниками «перестройки».

Коммунистическая партия Грузии не поспевала за событиями в Абхазии. В глазах общества она была не в состоянии защитить права проживающего в Абхазии грузинского населения – на их защиту встало национальное движение, чей националистический дискурс больше напоминал подливание масла в огонь. Абхазы боялись уступить свои политические позиции в автономной республике. Как отмечалось выше, среди грузинского населения (как и в целом в национальном движении) отбор меньшинством кандидатов по этническому признаку (точнее, непропорциональность такого отбора) воспринимался как дискриминация большинства. Впервые эта тема открыто и публично была поднята в газете «Народное образование» 31 мая, что вызвало большой резонанс в Абхазии.

С другой стороны, было очевидно, что партия не управляла ситуацией и не понимала, как достичь деэскалации. Довольно интересно сравнивать разные версии газеты райкома Абхазии, выходившую на трёх языках: грузинском — «საბჭოთა აფხაზეთი», русском – «Советская Абхазия» и абхазском – «Апсны Капш». Со второй половины мая в русской версии появилась и стала чаще использоваться абхазская националистическая риторика, в то время как грузиноязычная версия хранила молчание и избегала каких-либо упоминаний национальных вопросов (кроме заявлений официальных органов).

В мае 1989 года на фоне крайнего усиления грузинского национального движения Коммунистическая партия Грузии, чтобы сохранить электорат, была вынуждена принять национальный дискурс. Если абхазы равнялись на процессы, происходящие в Москве, то Тбилиси начинал от них дистанцироваться. Было решено, что с разрешения правительства 26 мая на всей территории Грузии будет отмечаться День независимости Грузии.

В прессе – даже в печатных органах министерств – практически без цензуры публиковались статьи антисоветского содержания. Были подняты все темы, которые ранее было запрещено обсуждать – например, темы завоевания Россией Грузии в 1921 году и развенчания мифов, которые советский режим, стремясь переписать историю, создавал против первой Грузинской республики.

15 мая на прошедшем в Сухуми абхазском митинге был поднят вопрос о праздновании 26 мая в Абхазии. Первый секретарь абхазского райкома Владимир Хишба заявил собравшимся, что отмечать День независимости Грузии не планируется. Если в Тбилиси 26 мая воспринимали как день памяти утерянной независимости, которую грузинский народ должен был вернуть, то в Абхазии к этой дате присоединился антиабхазский дискурс – национальный праздник грузин, демонстрация единства и силы против сепаратистов. Абхазы как публично, так и на официальных встречах требовали не проводить в Абхазии мероприятия по празднованию. Они говорили – «надо учитывать конкретную историческую ситуацию, установление Советской власти в Абхазии в 1918 году, зарождение и временное поражение абхазской коммуны, советской власти в Гудаута, Гагра и Самурзакано».

Период первой Грузинской республики в абхазской историографии и тогда, и сейчас воспринимался как годы оккупации, поэтому 26 мая не имело для абхазов того значения, как для грузин, а бордовый флаг и вовсе воспринимался как «негативный», особенно в и без того напряженном контексте, которым был отмечен май 1989 года.

Несмотря на противодействие абхазов и заявление Владимира Хишбы, 26 мая 1989 года в Абхазии все же отметили день провозглашения независимости Грузии. Отметили бордовыми флагами и шествиями, а также антисоветскими и националистическими лозунгами. Но в те дни взгляды советских граждан были направлены на экраны телевизоров, где в прямом эфире транслировался I Съезд народных депутатов. Выступающие впервые не подвергались цензуре и говорили с трибуны то, что хотели.

Выступление грузинских представителей началось 29 мая. Профессор Тамаз Гамкрелидзе в своей короткой речи напомнил о независимости Грузии, завоеванной в 1918 году, и о ее насильственного лишения. Во время выступления он фактически объявил советское правительство оккупантом: «Радикальная реорганизация социально-экономической жизни СССР зависит от важных изменений в общем политическом устройстве страны. В связи с ситуацией, сложившейся в Грузинской ССР, возникают фундаментальные вопросы, в частности, осуждение аннексии независимой Грузинской демократической республики в феврале 1921 года как грубого нарушения Майского соглашения.

Речь о договоре, утвержденном Владимиром Лениным 7 мая 1920 года между равноправными суверенными государствами, – Демократической Грузией и Советской Россией. Признание основных принципов этого договора в юридически действительных и современных условиях – гарантия обеспечения реального и полного суверенитета Советской Республики Грузия».

30 мая он вновь произнес речь, на этот раз посвятив все выступление событиям 9 апреля. В разные дни съезда выступили также Джумбер Патиашвили, Гиви Гумбаридзе, Шалва Амонашвили и другие депутаты. Однако никто из них не затронул текущие события в Абхазии.

1 июня выступил Владислав Ардзинба. До того момента абхазам, чтобы выдвинуть свои требования, приходилось писать письма в Москву – в новой же реальности им предоставлялась трибуна, с которой можно было обратиться напрямую на весь Советский Союз (и не только). Ардзинба фактически повторил то, что было написано в Лыхненском обращении. Он высказал исторические и политические обвинения в адрес Грузии, которые в конечном итоге приводили к главному требованию – восстановить статус союзной республики Абхазия: «Все это, вместе взятое, стало поводом для организации санкционированного митинга 18 марта 1989 года в селе Лыхны, на исторической площади, где издревле решались судьбоносные для народа вопросы […] Обращение подписали около 32 тысяч человек, в том числе руководители ряда высших партийных и советских органов, все депутаты абхазской национальности. Обращение также подписали более пяти тысяч русских, армян, греков, грузин и представителей других народов. Высказана просьба восстановить статус Советской Социалистической Республики, который имела Абхазия в 1921 году при жизни В. И. Ленина».

Происходящие в Советском Союзе политические изменения напрямую отражались на политическом процессе в Грузии. Абхазы видели свое будущее в составе СССР – он обещал им привилегии по этническому признаку, поэтому они пытались доказать свою лояльность центру, и их политическая риторика соответствовала риторике Москвы.

Грузинское общество тем временем стремилось к независимости, особенно после событий 9 апреля. Грузинские депутаты Абхазской АССР оказались в сложной ситуации. С одной стороны, им приходилось учитывать «национальное пробуждение», исходившее из Тбилиси, а с другой – оставаться в рамках логики советской политической системы, поскольку она еще существовала, действовала и оказывала большое влияние на регион. Абхазы открыто поддерживали перестройку и использовали новые возможности, которые она предоставляла. Грузинская политическая элита в Абхазии, в столь противоречивом положении оказавшись между двух огней, не могла адекватно реагировать на происходящие процессы, что могло бы, как минимум, разрядить ситуацию.

Первый съезд народных депутатов – логичное и открытое подтверждение того, к чему стремились два политических центра Грузии, Тбилиси и Гудаута. Оба, косвенно или прямо, на весь Советский Союз озвучили желание изменить территориальный статус. И хотя основная цель выступления грузинских депутатов касалась тем, связанных с 9 апреля, этот вопрос не следует рассматривать вне контекста борьбы за независимость.

Вместо заключения

14 мая 1989 года с разрешения Министерства народного образования Грузии Абхазский университет был разделен на две части. Позже Министерство народного образования СССР сочло это решение нецелесообразным и напомнило Тбилиси, что решения по высшим учебным заведениям принимает центр. Позицию Москвы во внимание никто не принял.

Разделить Абхазский университет структурно и бюрократически было непросто. Как говорилось выше, раньше академический персонал был трудоустроен одновременно в двух (и даже трех) секторах. После разделения осталось много свободных часов, которые остались без преподавателей. В грузинском секторе это особенно касалось технических предметов и дисциплин по изучению иностранных языков.

Тем не менее формально в Сухумском филиале ТГУ было создано 17 кафедр. По состоянию на 1 июля 1989 года из Абхазского университета в Тбилисский перешли 2057 студентов, половина из которых получали стипендии. На учебный семестр 1989–90 годов было решено принять 315 студентов.

Университет был разделен по политическим мотивам, при этом последствия этого разделения для системы образования Абхазии детально не были изучены. С другой стороны, не следует рассматривать университет только как место получения высшего образования. В советской национальной политике большое значение придавалось созданию и усилению национальных культур и интеллигенции, что не могло происходить без высших учебных учреждений, ведь именно там должны были «рождаться» новые ученые.

В грузино-абхазском контексте абхазам для укрепления своей самобытности необходимо было иметь местный университет, что позволило бы абхазскому народу стать совершенным. Открытие в 1979 году Абхазского университета (и не только) удовлетворило потребности абхазов, более того, оно способствовало росту их требований в долгосрочной перспективе. Университет и полученные в нем знания еще больше укрепили самоидентификацию абхазов, что, в свою очередь, усилило местный национализм.

Следует также отметить, что университет сам по себе не мог стать проблемой – зато советская национальная политика, породившая примордиальное понятие нации, создала противоречивое понимание истории, в котором история стала оружием. Фактически в течение нескольких десятилетий в Абхазском университете шли постоянные научные споры о том, кому «принадлежит» абхазская земля (следовательно, кому полагаются привилегии) ​​– грузинам или абхазам. Фактически университет стал полем, на котором друг другу противостояли две национальные историографии.

Стоит также отметить, что корни ни одного из политических движений, действующих на территории Грузии в 1980-е годы, не исходили из рабочего класса – напротив, и абхазское, и грузинское движения управлялись людьми с высшим гуманитарным образованием. В свою очередь, университеты играли большую роль в протестах – так было и в 1956 году в Тбилиси, когда студенты вышли на митинг для защиты имя Сталина в Грузии, и в 1978 году, в так называемый день защиты языка.

В 1989 году Коммунистическая партия Грузии оказалась в тяжелом положении. У нее не было опыта управления этническими конфликтами, начавшимися в республике. Изначально ее единственной реакцией было скрыть факты от общественности – как она это делала обычно во время любого кризиса. В отличие даже от протестов 1978 года, когда средства массовой информации почти не предоставляли общественности никакой информации, в 1989 году контекст был совершенно иным. В этот период набирали силу грузинские и абхазские национальные движения. В прессу уже просачивалась националистическая риторика, в республике назревало социальное недовольство.

Трагедия 9 апреля вызвала полную радикализацию грузинского общества, что уничтожило пространство для компромиссов. Партия не могла ответить на возросшие требования грузинского общества. И хотя в партии понемногу начали перенимать национальную риторику, было очевидно, что эти действия приводили скорее к самоуничтожению – более того, в партии не могли даже адекватно возразить абхазам. Коммунистическая партия Грузии, с одной стороны, должна была учесть национальные запросы общества, выступить против Москвы, остановить в Абхазии абхазское сепаратистское движение, а с другой стороны, подстроиться под изменения, происходящие в центре (в Москве).

Абхазы, в отличие от грузинских коммунистов, оказались в лучшей ситуации – их националистическая риторика хорошо сочеталась с возникшими в центре изменениями. Хотя Москва не пересмотрела статус республики во время существования СССР, однако дальнейшее развитие событий показало, к кому были обращены ее симпатии.

В конечном итоге Тбилиси удовлетворил требования грузинских студентов и разделил университет по национальному признаку – этим решением Коммунистическая партия Грузии допустила критическую ошибку, которая еще более усугубила ситуацию в Абхазии. На этот раз абхазы стали устраивать акции протеста, которые 15–16 июля переросли в кровавое противостояние. В ходе двухдневных столкновений на всей территории Абхазии погибли 22 человека, около 500 пострадали – пошел отсчет первых жертв грузино-абхазского конфликта.